Ты, кажется, читаешь только затем, чтобы находить что-нибудь насчёт тебя и меня. Впрочем, все женщины так читают. © И.А. Бунин
Вилка и ложка —
они как собака и кошка.
Это они при тебе
тихо себя ведут.
А потом начинается: «бе-бе-бе!»,
и спор их бывает лют.
читать дальшеОни разные очень.
Одна двигаться, действовать хочет,
а другой бы подстилку из плюша —
улечься, нежиться,
бить баклуши.
И не сказать по внешности,
у кого душа просит баклуш
и подстилки:
у вилки.
Просто ей вечно некогда.
У неё есть муж.
Он такой несамостоятельный
и необязательный!
Но зато обаятельный:
«Ну чего ты,
я же не виноват,
что у нашей работы
такой режим.
Говорят, есть ужасные обормоты —
с ножа едят!
Хочешь, мы к ним сбежим?»
«У-у, нас там мыть не будут.
А так — сбежала бы».
«Что за жалобы!
Вот я люблю раковину, как трибуну.
Без тебя никуда, обещаю,
но жаль, не склонить тебя к бунту,
к борьбе с режимом.
Я тут себя ощущаю
в тряпку завязанным!
Хочу быть грязным!
И жирным!»
И блестит во всё мытое-мытое лезвие.
Как на такого злиться?
Как ни крути, а вилка слегка полезнее,
вы же с ним не спицы.
Побольше бы только времени,
чтоб предаваться лени и
перед мужем крутиться —
ведь нож умеет на диво
всё отражать красиво.
Совсем не то, что
эта кривозеркалка,
эта беззубая зубоскалка —
ложка!
В неё посмотришься — тьфу ты, я
гну-та-я!
И нервно становится в глубине:
«вдруг я такая НА САМОМ ДЕЛЕ,
а нож мне показывает, как жене,
не отражение, а мечту, идею,
образ внутренний?
Может, мы оба гнутые?
Не-не-не-не!»
Каждый раз такая картина.
Самооценку приходится разгибать,
в мыслях холодный плов разгребать,
и хочется быть противной.
А той — всё равно, похоже,
что есть миллионы таких же ложек,
и даже лучше сделанных.
Да и много ли ложка может?
На мели сидела бы
в плоском блюде,
растерялась бы в колбасе,
взрывала бы помидоры.
Вилка считает, что все приличные люди —
в смысле, приборы —
короче, все приличные все —
скорее тихи и робки.
А эта — звонкая на весь дом,
ходит, округлостями кичась,
в разговор влетает с лёгкостью пробки,
и часто с её же умом:
«Это что? Это тихий час?
Спокойно, ща будет громкий.
Ёрш подери, как я после воды тяжела!
Скорей бы обратно в жидкость!
Когда уже будут опять дела?
Я хочу на тёплые берега!
Что-то мешать! Кружиться!»
Вилка (едва прилегла):
«Ну вот ты мне, например, мешаешь».
«Ха-ха-ха-ха! Смысловая игра!
Вроде и глупая, а смешная!
А я тут с таким познакомилась! Тоже нож,
но на твоего не похож.
Крупнее.
Живёт в этой, как её, портупее.
Он — предмет экипировки.
Режет ветки, верёвки.
Об него можно всерьёз пораниться.
Он никому не стремится нравиться
и не считает слабостью, что не справится,
например, с бетоном.
Он себе сам мери́ло.
Этакий сплав полковника с уголовником.
Есть в нём что-то!»
И тут вилка: «Я помню, как тем же тоном
совсем другое ты говорила,
когда развелась с половником
и выскочила за штопор».
Ну вот…
Ложка-то поделиться хотела просто,
а вилка всё приняла на свой счёт:
по сравнению с этим ухарем
муж у тебя, мол, обычный кухонный
и не очень острый.
Ложка —
она не нарочно.
Она что думает, то и мелет.
А вилка не любит укалывать, но умеет.
Ведь со штопором всё закончилось плохо.
Ложка: «Ну-ну, давай и ты надо мной поохай,
давай поахай —
сидела бы тихо, радовалась судьбе,
так нет, связалась с гулякой, вруном, неряхой.
Проехали! А кто примется снова,
есть у меня для таких три слова:
бе-бе-бе!»
Вилка: «Да я тебе не нанималась свахой».
Ложка, кривляясь, передразнила:
«А мни-ни-не и ни-ни-ни-не надо!
Если другая зубьев не отрастила,
не нашла своего расклада,
не вписалась в чужой сюжет,
то скорее всего, не она такая мазила,
а у неё на пути преграда,
которой у тебя нет,
коли ты смогла без помарок.
Ведь это от жизни редкий подарок,
что вы с ножом — и популярный дуэт,
и пара.
Я была ложкой
не очень ловкой,
но вошла во вкус жизни,
как в банку джема.
Я теперь вся во вкусе.
И если где у меня проблема,
за черенок не держите,
я разберуся.
Я себе знаю цену.
Я со́здана для выступлений сольных.
Ура, на плиту поставили суп-рассольник.
Пожелай мне ни пуха.
Пора на сцену.
Огонь! Движуха!»
«„Я, я, я“, — подумала вилка, — я то, я сё…
Поэтому у неё и не складывается всё».
А ложка думала: «Я была как в стакане соломинка,
но казалось, рядом с половником мир не страшен.
Выяснилось — не страшен и без половника,
и блеск мой новенький
не на то истрачен.
И вот что странно:
переплыв суповые моря,
расплескав километры реки
из-под крана,
я не чувствую себя старше,
но начала разговаривать как большая.
Это благодаря
или вопреки?
Часть характера или дело стажа?
А то и даже…
впрочем, неважно. Вперёд! Мешаем!»
Для тебя они — суп-пюре, щи, свекольник.
Для ложки они — болеро́, ча-ча-ча, фламе́нко.
На ней словно развеваются ленты,
в кастрюле кружат диезы или бемоли,
старый таймер считает такты,
так что
ложка работой вполне довольна,
кроме одного момента.
Когда время еды кончается,
начина-а-а-ается,
что, мол, всё доедать — полезно,
а капризничать — это не здо́рово.
И ложка — на стороне ребёнка. Всегда. Железно.
Серебряно. Мельхиорово.
«Тс-с-с, здесь наши.
Вместо этой остывшей каши
пригнала бы тебе мороженое
ВО-О-ОТ такое,
а неоткуда.
„За маму… за папу…“ Боже мой,
вот нельзя оставить в покое
мою абонентку, да?
Ну за какую папу! Ну за какого маму!
(Или наоборот, не помню.)
Только делаете себе дурную рекламу.
Тарелку бы клали не такую полную!»
А если не суп и не каша —
допустим, картофель варёный —
то вилка скажет:
«Мне очень жаль
беспокоить вас, госпожа ребёнок,
я не Мойдодыр и не буду читать мораль —
но я бы сейчас с удовольствием полежала,
да и вам, я думаю, хочется быть не здесь.
Поправьте меня, если, будучи из металла,
я какую-то не понимаю деталь,
но разве нельзя просто взять и… съесть?
Не сочтите за укоризну,
я скорее сама капризна,
но, прежде чем снова зависну
между тарелкой и вами
и снова долго так провишу,
я, преодолевая
страх отправиться в ссылку,
скромно прошу:
за вилку...»
*
Ну и вот —
компот,
или там кефир.
Автор — тоже не Мойдодыр.
Я даже, наверное, обормот,
хотя с ножа очень редко ем.
Кажется, тут слишком много тем.
Рифмы — местами какое-то месиво.
А ещё я забыл всем известное:
для мешанья супов есть отдельная
лопатка из дерева.
Но какое стерео!
И как было весело!
Пока сочинял,
пропустил весь четвертьфинал
и полполуфинала,
и всё равно как будто
повеселился мало.
Вот сейчас взрослые набегут-то…
Будут мне тапком грозить за культуру речи,
рваный шаблон принесут
и заявят, что я порвал,
устроят общественный суд,
народное вече,
и тётушка Бе́хдель скажет: «это провал».
Бе-бе-бе!
А свисток для финальной встречи
я вручаю тебе.
И тебе, и тебе.
У меня, обормота, свистулек много.
Ну что, по итогам
в умах и сердцах победила
ложчонку вила
или вильчонку лога?
Решайте сами
тайными голосами.
Тут нету дру-
гого метода.
Вот кошка с собакой: кто из них прав?
Спросишь собаку — ответит «гав»,
а кошка только сверкнёт глазами.
они как собака и кошка.
Это они при тебе
тихо себя ведут.
А потом начинается: «бе-бе-бе!»,
и спор их бывает лют.
читать дальшеОни разные очень.
Одна двигаться, действовать хочет,
а другой бы подстилку из плюша —
улечься, нежиться,
бить баклуши.
И не сказать по внешности,
у кого душа просит баклуш
и подстилки:
у вилки.
Просто ей вечно некогда.
У неё есть муж.
Он такой несамостоятельный
и необязательный!
Но зато обаятельный:
«Ну чего ты,
я же не виноват,
что у нашей работы
такой режим.
Говорят, есть ужасные обормоты —
с ножа едят!
Хочешь, мы к ним сбежим?»
«У-у, нас там мыть не будут.
А так — сбежала бы».
«Что за жалобы!
Вот я люблю раковину, как трибуну.
Без тебя никуда, обещаю,
но жаль, не склонить тебя к бунту,
к борьбе с режимом.
Я тут себя ощущаю
в тряпку завязанным!
Хочу быть грязным!
И жирным!»
И блестит во всё мытое-мытое лезвие.
Как на такого злиться?
Как ни крути, а вилка слегка полезнее,
вы же с ним не спицы.
Побольше бы только времени,
чтоб предаваться лени и
перед мужем крутиться —
ведь нож умеет на диво
всё отражать красиво.
Совсем не то, что
эта кривозеркалка,
эта беззубая зубоскалка —
ложка!
В неё посмотришься — тьфу ты, я
гну-та-я!
И нервно становится в глубине:
«вдруг я такая НА САМОМ ДЕЛЕ,
а нож мне показывает, как жене,
не отражение, а мечту, идею,
образ внутренний?
Может, мы оба гнутые?
Не-не-не-не!»
Каждый раз такая картина.
Самооценку приходится разгибать,
в мыслях холодный плов разгребать,
и хочется быть противной.
А той — всё равно, похоже,
что есть миллионы таких же ложек,
и даже лучше сделанных.
Да и много ли ложка может?
На мели сидела бы
в плоском блюде,
растерялась бы в колбасе,
взрывала бы помидоры.
Вилка считает, что все приличные люди —
в смысле, приборы —
короче, все приличные все —
скорее тихи и робки.
А эта — звонкая на весь дом,
ходит, округлостями кичась,
в разговор влетает с лёгкостью пробки,
и часто с её же умом:
«Это что? Это тихий час?
Спокойно, ща будет громкий.
Ёрш подери, как я после воды тяжела!
Скорей бы обратно в жидкость!
Когда уже будут опять дела?
Я хочу на тёплые берега!
Что-то мешать! Кружиться!»
Вилка (едва прилегла):
«Ну вот ты мне, например, мешаешь».
«Ха-ха-ха-ха! Смысловая игра!
Вроде и глупая, а смешная!
А я тут с таким познакомилась! Тоже нож,
но на твоего не похож.
Крупнее.
Живёт в этой, как её, портупее.
Он — предмет экипировки.
Режет ветки, верёвки.
Об него можно всерьёз пораниться.
Он никому не стремится нравиться
и не считает слабостью, что не справится,
например, с бетоном.
Он себе сам мери́ло.
Этакий сплав полковника с уголовником.
Есть в нём что-то!»
И тут вилка: «Я помню, как тем же тоном
совсем другое ты говорила,
когда развелась с половником
и выскочила за штопор».
Ну вот…
Ложка-то поделиться хотела просто,
а вилка всё приняла на свой счёт:
по сравнению с этим ухарем
муж у тебя, мол, обычный кухонный
и не очень острый.
Ложка —
она не нарочно.
Она что думает, то и мелет.
А вилка не любит укалывать, но умеет.
Ведь со штопором всё закончилось плохо.
Ложка: «Ну-ну, давай и ты надо мной поохай,
давай поахай —
сидела бы тихо, радовалась судьбе,
так нет, связалась с гулякой, вруном, неряхой.
Проехали! А кто примется снова,
есть у меня для таких три слова:
бе-бе-бе!»
Вилка: «Да я тебе не нанималась свахой».
Ложка, кривляясь, передразнила:
«А мни-ни-не и ни-ни-ни-не надо!
Если другая зубьев не отрастила,
не нашла своего расклада,
не вписалась в чужой сюжет,
то скорее всего, не она такая мазила,
а у неё на пути преграда,
которой у тебя нет,
коли ты смогла без помарок.
Ведь это от жизни редкий подарок,
что вы с ножом — и популярный дуэт,
и пара.
Я была ложкой
не очень ловкой,
но вошла во вкус жизни,
как в банку джема.
Я теперь вся во вкусе.
И если где у меня проблема,
за черенок не держите,
я разберуся.
Я себе знаю цену.
Я со́здана для выступлений сольных.
Ура, на плиту поставили суп-рассольник.
Пожелай мне ни пуха.
Пора на сцену.
Огонь! Движуха!»
«„Я, я, я“, — подумала вилка, — я то, я сё…
Поэтому у неё и не складывается всё».
А ложка думала: «Я была как в стакане соломинка,
но казалось, рядом с половником мир не страшен.
Выяснилось — не страшен и без половника,
и блеск мой новенький
не на то истрачен.
И вот что странно:
переплыв суповые моря,
расплескав километры реки
из-под крана,
я не чувствую себя старше,
но начала разговаривать как большая.
Это благодаря
или вопреки?
Часть характера или дело стажа?
А то и даже…
впрочем, неважно. Вперёд! Мешаем!»
Для тебя они — суп-пюре, щи, свекольник.
Для ложки они — болеро́, ча-ча-ча, фламе́нко.
На ней словно развеваются ленты,
в кастрюле кружат диезы или бемоли,
старый таймер считает такты,
так что
ложка работой вполне довольна,
кроме одного момента.
Когда время еды кончается,
начина-а-а-ается,
что, мол, всё доедать — полезно,
а капризничать — это не здо́рово.
И ложка — на стороне ребёнка. Всегда. Железно.
Серебряно. Мельхиорово.
«Тс-с-с, здесь наши.
Вместо этой остывшей каши
пригнала бы тебе мороженое
ВО-О-ОТ такое,
а неоткуда.
„За маму… за папу…“ Боже мой,
вот нельзя оставить в покое
мою абонентку, да?
Ну за какую папу! Ну за какого маму!
(Или наоборот, не помню.)
Только делаете себе дурную рекламу.
Тарелку бы клали не такую полную!»
А если не суп и не каша —
допустим, картофель варёный —
то вилка скажет:
«Мне очень жаль
беспокоить вас, госпожа ребёнок,
я не Мойдодыр и не буду читать мораль —
но я бы сейчас с удовольствием полежала,
да и вам, я думаю, хочется быть не здесь.
Поправьте меня, если, будучи из металла,
я какую-то не понимаю деталь,
но разве нельзя просто взять и… съесть?
Не сочтите за укоризну,
я скорее сама капризна,
но, прежде чем снова зависну
между тарелкой и вами
и снова долго так провишу,
я, преодолевая
страх отправиться в ссылку,
скромно прошу:
за вилку...»
*
Ну и вот —
компот,
или там кефир.
Автор — тоже не Мойдодыр.
Я даже, наверное, обормот,
хотя с ножа очень редко ем.
Кажется, тут слишком много тем.
Рифмы — местами какое-то месиво.
А ещё я забыл всем известное:
для мешанья супов есть отдельная
лопатка из дерева.
Но какое стерео!
И как было весело!
Пока сочинял,
пропустил весь четвертьфинал
и полполуфинала,
и всё равно как будто
повеселился мало.
Вот сейчас взрослые набегут-то…
Будут мне тапком грозить за культуру речи,
рваный шаблон принесут
и заявят, что я порвал,
устроят общественный суд,
народное вече,
и тётушка Бе́хдель скажет: «это провал».
Бе-бе-бе!
А свисток для финальной встречи
я вручаю тебе.
И тебе, и тебе.
У меня, обормота, свистулек много.
Ну что, по итогам
в умах и сердцах победила
ложчонку вила
или вильчонку лога?
Решайте сами
тайными голосами.
Тут нету дру-
гого метода.
Вот кошка с собакой: кто из них прав?
Спросишь собаку — ответит «гав»,
а кошка только сверкнёт глазами.
@темы: 112