Андрей Дементьев

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.

Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.

Не жалейте своей доброты и участья.
Если даже за все вам - усмешка в ответ.
Кто-то в гении выбился, кто-то в начальство…
Не жалейте, что вам не досталось их бед.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте -
Поздно начали вы или рано ушли.
Кто-то пусть гениально играет на флейте.
Но ведь песни берет он из вашей души.

Никогда, никогда ни о чем не жалейте -
Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.
Пусть другой гениально играет на флейте,
Но еще гениальнее слушали вы.

@темы: 112

---

Если хочешь быть мне другом,
Ни о чём не спрашивай меня сейчас.
Все слова напрасны в этот поздний час,
Фонарям и звёздам дела нет до нас.
Я в глазах читаю твой вопрос немой
Днём и ночью, летом и зимой.

Будет счастье или нет,
В полночь незачем гадать.
То что есть на то, что будет,
В этот час нельзя менять.
Видишь, в окнах гаснет свет?
На пути к своей мечте
Очень просто ошибиться в темноте.

Утром я тебе отвечу.
Пусть минует вечер, суета огней.
Кто при свете робок, а во тьме смелей,
Видно, не уверен тот в любви своей.
Нам с тобой не надо,
Чтобы вдруг исчез
Рано утром этот мир чудес.

Будет счастье или нет,
В полночь незачем гадать.
То что есть на то, что будет,
В этот час нельзя менять.
Видишь, в окнах гаснет свет?
На пути к своей мечте
Очень просто ошибиться в темноте.

@темы: 860

---

@темы: 860, 855

---

Чарльз Уильямс

<...>

Тем же вечером, вместе с Генри и картами Таро в руках, она вошла за драпировки дальней комнаты. И вот они вдвоём стоят возле золотых фигурок. Нэнси чувствовала: если вчерашний приход был данью любопытству или интересу, то сегодняшний - куда важнее. Это было уже явное намерение, пусть пока ещё слабое, но в нём крылась готовность к дальнейшему. Вернувшись сюда вместе с Генри, она связала таинство любви с таинством танца. И теперь, глядя на танцоров, она внезапно ощутила, что союз должен быть заключён в ней самой, что он проложит путь совсем новому состоянию, возможно, столь же непохожему на её любовь, сколь не походила она сегодняшняя на прошлогоднюю Нэнси. Всё, что она могла сделать - ещё глубже открыть себя себе самой; ах, если бы там, в глубине она оказалась такой же хорошей и красивой, какой… какой считал её Генри. Сможет ли она настолько поверить в себя?
Но прежде чем она успела собраться с мыслями, заговорил Генри.
- Вчера вечером ты видела, как можно предсказывать судьбу, - сказал он. - Карты, которые ты держала, это каналы, связывающие тебя и танец. Ты держишь их в руках и…
- Сначала расскажи о танце, - перебила она, — раз уж мы здесь Одни. Он ведь - больше, чем предсказание судьбы, правда? Почему карты творят землю? Почему некоторые из них ты называешь Старшими Арканами? Это просто название?
Он глубоко вздохнул, начал говорить, сбился и в отчаянии махнул рукой.
- Ну как я смогу объяснить тебе то, что могут представить лишь немногие из моего народа? Я привел тебя сюда, я хотел, чтобы ты оказалась здесь, но теперь ты просишь слишком многого. Нет для этого слов, а если я все-таки попробую тебе объяснять, ты ещё сочтёшь меня таким же сумасшедшим, как та несчастная на дороге.
- С чего ты взял, что я считаю её сумасшедшей? - удивилась Нэнси. - Разве тетя Сибил так отнеслась к ней? Ты должен постараться и рассказать мне, Генри, - если ты считаешь, что это важно. А иначе, - сурово добавила она, подняв на него серьезный взгляд, - мне будет горько, потому все это окажется только фокусом.
Они стояли в двух шагах друг от друга. Глядя не на неё, а на стол, Генри снова начал говорить.
- Тогда постарайся представить себе, - сказал он, - представь, что всё сущее участвует в Великом танце - абсолютно всё: электроны, клетки, всё растущее и разрушающееся, всё, что кажется живым, и всё, что живым не кажется. Люди, звери, деревья и камни, всё, что изменяется, поскольку в мире нет ничего неизменного. В этих изменениях и проявляется для нас вечный танец. Закон природы - это гармония, ритм танца, именно благодаря ему одни вещи меняются быстрее, а другие медленнее. Мир представляется нам бесконечно многообразным, люди любят и ненавидят, возникают и гибнут города и народы, вращаются зримые и незримые шестерни, маленькие колёса и огромные галактики, бьются сердца, работает мозг, человек ходит на двух ногах, а горы имеют корни в земле - всё это происходит лишь потому, что оно есть в танце. А того, чего нет в танце, не существует вовсе. Представь это, постарайся охватить весь мир и найди его здесь, на столе.
Она не отвечала, и после долгой паузы он заговорил снова.
- Здесь содержится всё знание мира. Наша наука разгадывает его шаг за шагом. А танец всегда - само совершенство, и ничем иным быть не может. Ему неведомы радость или скорбь; это чистое движение, быстрое, как свет, и медленное, как разрушение каменного надгробья в джунглях. Если ты плачешь, то лишь потому, что это ритм танца сложился так; если смеёшься, значит, какое-то радостное па требует этого, и твоя воля здесь совершенно ни при чём. Если что-то болит, танец изменяет тебя, если ты здорова - танец несет тебя. Медицина тоже танец. Закон, религия, музыка, поэзия - всё это только способы, которыми мы объясняем самим себе малейшие перемещения. Мы даже можем успеть понять их смысл, но в следующий миг они уже исчезают в этом никогда не повторяющемся процессе. О Нэнси, постарайся увидеть это! А большего нам и не дано: только увидеть часть танца в ту малую долю времени, пока мы ещё живы!
Казалось, сам танец прекратил своё вечное движение в Нэнси, так неподвижна была её легкая фигурка, так впитывала она странные слова, не проронив ни вздоха, а перед её глазами продолжали свои бесконечные пируэты маленькие отображения великого мироздания.
- Но однажды, - продолжал Генри, - одни говорят, в Египте, задолго до того, как фараон услышал о Юсуфе бен Иакове, другие - в Европе, когда раввины в грезах шептали за стенами гетто непроизносимые слова, третьи вспоминают о тайном учении, которое Церковь объявила колдовством, - однажды танцор заговорил о танце, но не словами, а образами; однажды некое сознание постигло танец до семьдесят восьмой степени и обрело не только знание, но и путь к его достижению. Дальше ритм самого танца творил, преобразовывал естество этого человека в соответствии с гармонией, изначально существующей в каждом, создавая свою собственную летопись. Так явились на свет золотые фигурки. Мы и предположить не можем, кем был этот человек, не знаем, как сделал он все это, но с тех пор фигурки странствовали с таборами цыган по всему миру, пока не оказались здесь. Здесь они пока и остаются.
Нэнси слабо шевельнулась, и Генри тотчас же смолк. Ей обязательно надо было показать, что она понимает, о чем говорит Генри. Даже голос её изменился, когда она с усилием произнесла:
- Значит, смотреть на них - всё равно что наблюдать мировое движение? Это то, что происходит сейчас - непосредственно сейчас - и нигде не может быть ничего, что не происходило бы здесь?
Он указал на стол.
- Это - настоящее, - сказал он, - и только настоящее, но даже оно изменяется прежде, чем его можно узнать.
- Однако ты говорил, - ответила она, - что тот неизвестный мог узнавать. Как ему это удавалось? И почему фигурки именно такие, а не другие?
- Нужен ещё один провидец, чтобы объяснить это, - ответил Генри. - И этому провидцу придётся проникнуть за форму символов, увидеть их изнутри. Ты понимаешь, в чем тут дело, Нэнси? Иногда там, где не пройти одному, можно пройти вдвоём. Подумай об этом, и ещё о том, сколько можно увидеть и сделать изнутри танца, если так много можно увидеть снаружи. Пока мы знаем только, что образов двадцать один и ноль, четыре на четыре и четыре по десять. Несомненно, сами эти цифры очень важны для соответствующего знания, но и их тайна тоже кроется где-то внутри танца.
- Но ты ведь, наверное, изучил сами изображения? - спросила она.
- Видимо, изображения нужны, во-первых, как некие первоэлементы, порождающие бесконечное число комбинаций, а во-вторых, для того, чтобы можно было хоть как-то представить себе танец. Должно же быть что-то, что можно видеть, по чему можно читать мировое движение… Думаю, для этого они и предназначались, но даже такое понимание со временем было утрачено - возможно, потому, что карты оказались разлученными со своими золотыми образами, словно ребенок, который без матери оказался в чужой стране и так и не узнал родного языка, своего естественного наследия.

<...>

Генри осёкся, словно эта мысль встревожила его, и девушка, вспомнив, видимо, то же самое, произнесла:
- Не это ли имела в виду та женщина, которую мы встретили на дороге?
- Мне нет дела до того, что она имела в виду, - раздражённо ответил Генри. - Нас теперь не касаются ни она, ни кто-либо ещё, кроме нас самих. Ни у кого, кроме нас, нет подлинного права рассуждать о картах или образах.
Он смотрел, как мрачнело её лицо. Но вот она слегка улыбнулась и негромко сказала:
- Расскажи мне побольше о картах.
- Карты были созданы вместе с образами, - снова заговорил Генри. - Метка на уголке каждой из них - это точный оттиск, имеющийся на основании каждой золотой фигурки. Фигур семьдесят восемь; столько же и печатей, и карт столько же. Изображения на папирусе в точности повторяют фигуры; это рисунки, сделанные с фигур. Здесь у нас единственный подлинный комплект, точно соответствующий оригиналу, и поэтому - единственный комплект, благодаря которому может быть прочитан танец. Танцоры всё время перемещаются, но в каждый момент времени их положение друг относительно друга определено, и когда карты связаны с танцем, они располагаются в том же порядке. Взаимосвязь осуществляется через руки гадателя, а по тому, как ложатся карты, мы можем прочесть судьбу того, кто их держит.
- А как же масти, ты говорил, они связаны со стихиями? - спросила Нэнси.
Генри кивнул.
- Правильно. Во внешнем мире они - возрастающая сила четырех стихий, имеющих соответствия в человеческом теле.
- А остальные? - продолжала расспрашивать Нэнси. - Старшие Арканы?
Он подошёл к ней ближе и понизил голос, как будто не хотел, чтобы золотые танцоры знали, что он говорит о них.
- Это истины, - сказал он, - или факты, называй, как хочешь, принципы мышления, проявление совместного существования: Смерть и Любовь, некоторые Добродетели и Размышление, Милостивое Солнце Мудрости, и так далее. Ты должна их увидеть, словами этого не передать.
- А Дьявол - он действительно дьявол?
- Это бессмысленная ненависть и злоба, которая живёт в каждом из нас.
- А Жонглёр - если он и вправду жонглёр?
- Это начало всех вещей - проявление, неустойчивость равновесия, взлет и падение. Это способ, с помощью которого Он, кем бы он ни был, формирует начало и ход самого танца.
- Значит, это Бог? - спросила Нэнси, тоже переходя на шёпот.
Генри нетерпеливо шевельнулся.
- Что мы можем знать? Дело же не в словах. Бог, или боги, или не боги вообще - они существуют и могут быть выражены в такой форме. Если хочешь, называй это Богом, но лучше называть его Жонглёром и не иметь при этом в виду ни Бога, ни Его отсутствие.
- А Шут? - помедлив, спросила она.
- Шут - это то, что не движется, больше мне о нём нечего сказать, - мрачно отозвался Генри. - Предания, устные и письменные, говорят обо всех танцорах, кроме Шута; о нём молчат и тайные учения, и предсказатели. Я так и не смог выяснить, чем он может быть.

"Старшие Арканы"

@темы: 111

---

@темы: 860

---

Markus Zusak

Steadily, the room shrank, till the book thief could touch the shelves within a few small steps. She ran the back of her hand along the first shelf, listening to the shuffle of her fingernails gliding across the spinal cord of each book. It sounded like an instrument, or the notes of running feet. She used both hands. She raced them. One shelf against the other. And she laughed. Her voice was sprawled put, high in her throat, and when she eventually stopped and stood in the middle of the room, she spent many minutes looking from the shelves to her fingers and back again.
How many books had she touched?
How many had she felt?
She walked over and did it again, this time much more slowly, with her hand facing forward, allowing the dough of her palm to feel the small hurdle of each book. It felt like magic, like beauty, as bright lines of light shone down from a chandelier. Several times she almost pulled a title from its place but didn't dare disturb them. They were too perfect.

"The Book Thief"

@темы: 111

---

@темы: 855

---

(c)

---

@темы: 855

---

@темы: 855

---

@темы: 860

---

Один тип шуток строится на языковой игре и отсылках, второй - на особенностях сюжета и персонажей. Для шуток первого типа надо либо объяснять читателю, что имелось в виду в оригинале (как с Краули-Crawley), либо выдумывать что-то своё, для шуток второго типа надо только понимать шутку. Думаю, вы можете догадаться, что Вербицкий либо будет объяснять, либо сделает кальку и забьёт, Филиппов и Юркан выдумают что-то своё.
Но Юркан я в плане своего люблю чуть меньше, потому что она слила пару моментов. Например, была шутка, построенная на привычках персонажей, которую я не хочу спойлерить, но у неё в панчлайне - ответ "two", который каждый, кто понимает, о чём речь, переводит как "два", а Юркан перевела как "двое". Такие небрежности как-то расстраивают.
И я не приводила пример шуток построенных на отсылке. Вот, скажем, такая. В оригинале Кроули слушает Queen и пытается понять, кто такие Мо и Шендон. Это не объясняется, но, наверное, люди знают, что в одной песне Queen есть строки "She keeps Moet et Chandon in her pretty cabinet" - "Она держит в своём прелестном шкафчике (шампанское) Moet et Chandon", ну, и демону интересно, что это за люди, которых заперли в шкафчике.

Вербицкий: "Никаких особо демонических мыслей не было и у него в сознании. Если быть точным, он пытался понять, кто такие Мо и Чендон".

Честно говоря, тут надо постараться, чтобы понять, о чём речь. И даже гугл вряд ли поможет.

Филиппов: "В голове у Кроули тоже не было никаких особенно демонических мыслей. И именно в данный момент он всего-навсего чувствовал неясный интерес к тому, что же это за "скоро муж", воспеваемый в "Богемской рапсодии".

Сохраняется сам факт: Кроули неправильно понял песню, это понятно и смешно.

Юркан: "И никаких особенно демонических мыслей - Кроули всего лишь рассеянно размышлял о том, какое Фредди дело до Никиты Сергеевича Хрущёва".

Отсылка к той же песне, что и в оригинале, где правда упоминался Хрущёв, но почему Кроули есть дело до Хрущёва, мне ещё более удивительно, чем ему - про Фредди. (с)

@темы: 848

---

@темы: 860, 855

---

Because you know I'm all about that bass
'Bout that bass, no treble
I'm all about that bass
'Bout that bass, no treble
I'm all about that bass
'Bout that bass, no treble
I'm all about that bass
'Bout that bass... bass... bass... bass

Yeah, it's pretty clear, I ain't no size two
But I can shake it, shake it, like I'm supposed to do
'Cause I got that boom boom that all the boys chase
And all the right junk in all the right places

I see the magazine workin' that Photoshop
We know that shit ain't real, come on now, make it stop
If you got beauty, beauty, just raise 'em up
'Cause every inch of you is perfect from the bottom to the top

Yeah, my mama she told me "don't worry about your size"
She says, "Boys like a little more booty to hold at night"
You know I won't be no stick figure silicone Barbie doll
So if that's what you're into, then go 'head and move along

Because you know I'm all about that bass
'Bout that bass, no treble
I'm all about that bass
'Bout that bass, no treble
I'm all about that bass
'Bout that bass, no treble
I'm all about that bass
'Bout that bass... Hey!

I'm bringing booty back
Go 'head and tell them skinny bitches that
No, I'm just playing, I know you think you're fat
But I'm here to tell you...
Every inch of you is perfect from the bottom to the top

Yeah my mama she told me, "don't worry about your size"
She says, "Boys like a little more booty to hold at night"
You know I won't be no stick figure, silicone Barbie doll
So if that's what you're into, then go 'head and move along

Because you know I'm all about that bass
'Bout that bass, no treble
I'm all about that bass
'Bout that bass, no treble
I'm all about that bass
'Bout that bass, no treble
I'm all about that bass
'Bout that bass...

Оригинал.

@темы: 860

---

Николай Ершов

Вилка и ложка —
они как собака и кошка.
Это они при тебе
тихо себя ведут.
А потом начинается: «бе-бе-бе!»,
и спор их бывает лют.

Они разные очень.
Одна двигаться, действовать хочет,
а другой бы подстилку из плюша —
улечься, нежиться,
бить баклуши.

И не сказать по внешности,
у кого душа просит баклуш
и подстилки:
у вилки.
Просто ей вечно некогда.
У неё есть муж.

Он такой несамостоятельный
и необязательный!
Но зато обаятельный:

«Ну чего ты,
я же не виноват,
что у нашей работы
такой режим.
Говорят, есть ужасные обормоты —
с ножа едят!
Хочешь, мы к ним сбежим?»

«У-у, нас там мыть не будут.
А так — сбежала бы».

«Что за жалобы!
Вот я люблю раковину, как трибуну.
Без тебя никуда, обещаю,
но жаль, не склонить тебя к бунту,
к борьбе с режимом.
Я тут себя ощущаю
в тряпку завязанным!
Хочу быть грязным!
И жирным!»

И блестит во всё мытое-мытое лезвие.
Как на такого злиться?
Как ни крути, а вилка слегка полезнее,
вы же с ним не спицы.
Побольше бы только времени,
чтоб предаваться лени и
перед мужем крутиться —
ведь нож умеет на диво
всё отражать красиво.

Совсем не то, что
эта кривозеркалка,
эта беззубая зубоскалка —
ложка!

В неё посмотришься — тьфу ты, я
гну-та-я!
И нервно становится в глубине:
«вдруг я такая НА САМОМ ДЕЛЕ,
а нож мне показывает, как жене,
не отражение, а мечту, идею,
образ внутренний?
Может, мы оба гнутые?
Не-не-не-не!»

Каждый раз такая картина.
Самооценку приходится разгибать,
в мыслях холодный плов разгребать,
и хочется быть противной.

А той — всё равно, похоже,
что есть миллионы таких же ложек,
и даже лучше сделанных.

Да и много ли ложка может?
На мели сидела бы
в плоском блюде,
растерялась бы в колбасе,
взрывала бы помидоры.

Вилка считает, что все приличные люди —
в смысле, приборы —
короче, все приличные все —
скорее тихи и робки.
А эта — звонкая на весь дом,
ходит, округлостями кичась,
в разговор влетает с лёгкостью пробки,
и часто с её же умом:

«Это что? Это тихий час?
Спокойно, ща будет громкий.

Ёрш подери, как я после воды тяжела!
Скорей бы обратно в жидкость!
Когда уже будут опять дела?
Я хочу на тёплые берега!
Что-то мешать! Кружиться!»

Вилка (едва прилегла):
«Ну вот ты мне, например, мешаешь».

«Ха-ха-ха-ха! Смысловая игра!
Вроде и глупая, а смешная!
А я тут с таким познакомилась! Тоже нож,
но на твоего не похож.
Крупнее.
Живёт в этой, как её, портупее.
Он — предмет экипировки.
Режет ветки, верёвки.
Об него можно всерьёз пораниться.
Он никому не стремится нравиться
и не считает слабостью, что не справится,
например, с бетоном.
Он себе сам мери́ло.
Этакий сплав полковника с уголовником.
Есть в нём что-то!»

И тут вилка: «Я помню, как тем же тоном
совсем другое ты говорила,
когда развелась с половником
и выскочила за штопор».

Ну вот…
Ложка-то поделиться хотела просто,
а вилка всё приняла на свой счёт:
по сравнению с этим ухарем
муж у тебя, мол, обычный кухонный
и не очень острый.

Ложка —
она не нарочно.
Она что думает, то и мелет.
А вилка не любит укалывать, но умеет.
Ведь со штопором всё закончилось плохо.

Ложка: «Ну-ну, давай и ты надо мной поохай,
давай поахай —
сидела бы тихо, радовалась судьбе,
так нет, связалась с гулякой, вруном, неряхой.
Проехали! А кто примется снова,
есть у меня для таких три слова:
бе-бе-бе!»

Вилка: «Да я тебе не нанималась свахой».

Ложка, кривляясь, передразнила:
«А мни-ни-не и ни-ни-ни-не надо!
Если другая зубьев не отрастила,
не нашла своего расклада,
не вписалась в чужой сюжет,
то скорее всего, не она такая мазила,
а у неё на пути преграда,
которой у тебя нет,
коли ты смогла без помарок.

Ведь это от жизни редкий подарок,
что вы с ножом — и популярный дуэт,
и пара.

Я была ложкой
не очень ловкой,
но вошла во вкус жизни,
как в банку джема.
Я теперь вся во вкусе.
И если где у меня проблема,
за черенок не держите,
я разберуся.
Я себе знаю цену.
Я со́здана для выступлений сольных.
Ура, на плиту поставили суп-рассольник.
Пожелай мне ни пуха.
Пора на сцену.
Огонь! Движуха!»

«„Я, я, я“, — подумала вилка, — я то, я сё…
Поэтому у неё и не складывается всё».

А ложка думала: «Я была как в стакане соломинка,
но казалось, рядом с половником мир не страшен.
Выяснилось — не страшен и без половника,
и блеск мой новенький
не на то истрачен.
И вот что странно:
переплыв суповые моря,
расплескав километры реки
из-под крана,
я не чувствую себя старше,
но начала разговаривать как большая.
Это благодаря
или вопреки?
Часть характера или дело стажа?
А то и даже…
впрочем, неважно. Вперёд! Мешаем!»

Для тебя они — суп-пюре, щи, свекольник.
Для ложки они — болеро́, ча-ча-ча, фламе́нко.
На ней словно развеваются ленты,
в кастрюле кружат диезы или бемоли,
старый таймер считает такты,
так что
ложка работой вполне довольна,
кроме одного момента.

Когда время еды кончается,
начина-а-а-ается,
что, мол, всё доедать — полезно,
а капризничать — это не здо́рово.

И ложка — на стороне ребёнка. Всегда. Железно.
Серебряно. Мельхиорово.

«Тс-с-с, здесь наши.
Вместо этой остывшей каши
пригнала бы тебе мороженое
ВО-О-ОТ такое,
а неоткуда.
„За маму… за папу…“ Боже мой,
вот нельзя оставить в покое
мою абонентку, да?
Ну за какую папу! Ну за какого маму!
(Или наоборот, не помню.)
Только делаете себе дурную рекламу.
Тарелку бы клали не такую полную!»

А если не суп и не каша —
допустим, картофель варёный —
то вилка скажет:

«Мне очень жаль
беспокоить вас, госпожа ребёнок,
я не Мойдодыр и не буду читать мораль —
но я бы сейчас с удовольствием полежала,
да и вам, я думаю, хочется быть не здесь.
Поправьте меня, если, будучи из металла,
я какую-то не понимаю деталь,
но разве нельзя просто взять и… съесть?

Не сочтите за укоризну,
я скорее сама капризна,
но, прежде чем снова зависну
между тарелкой и вами
и снова долго так провишу,
я, преодолевая
страх отправиться в ссылку,
скромно прошу:
за вилку...»

*

Ну и вот —
компот,
или там кефир.
Автор — тоже не Мойдодыр.
Я даже, наверное, обормот,
хотя с ножа очень редко ем.

Кажется, тут слишком много тем.
Рифмы — местами какое-то месиво.
А ещё я забыл всем известное:
для мешанья супов есть отдельная
лопатка из дерева.

Но какое стерео!
И как было весело!

Пока сочинял,
пропустил весь четвертьфинал
и полполуфинала,
и всё равно как будто
повеселился мало.

Вот сейчас взрослые набегут-то…
Будут мне тапком грозить за культуру речи,
рваный шаблон принесут
и заявят, что я порвал,
устроят общественный суд,
народное вече,
и тётушка Бе́хдель скажет: «это провал».

Бе-бе-бе!

А свисток для финальной встречи
я вручаю тебе.
И тебе, и тебе.
У меня, обормота, свистулек много.

Ну что, по итогам
в умах и сердцах победила
ложчонку вила
или вильчонку лога?

Решайте сами
тайными голосами.
Тут нету дру-
гого метода.

Вот кошка с собакой: кто из них прав?
Спросишь собаку — ответит «гав»,
а кошка только сверкнёт глазами.

@темы: 112

---

Николай Гумилёв

Сказка

Сказка

На скале, у самого края,
Где река Елизабет, протекая,
Скалит камни, как зубы, был замок.

На его зубцы и бойницы
Прилетали тощие птицы,
Глухо каркали, предвещая.

А внизу, у самого склона,
Залегала берлога дракона
Шестиногого, с рыжей шерстью.

Сам хозяин был чёрен, как в дёгте,
У него были длинные когти,
Гибкий хвост под плащом он прятал.

Жил он скромно, хотя не медведем,
И известно было соседям,
Что он просто-напросто дьявол.

Но соседи его были тоже
Подозрительной масти и кожи -
Ворон, оборотень и гиена.

Собирались они и до света
Выли у реки Елизабета,
А потом в домино играли.

И так быстро летело время,
Что простое крапивное семя
Успевало взойти крапивой.

Это было ещё до Адама,
В небесах жил не Бог, а Брама,
И на всё он смотрел сквозь пальцы.

Жить да жить бы им без печали!
Но однажды в ночь переспали
Вместе оборотень и гиена.

И родился у них ребёнок,
Не то птица, не то котёнок,
Он радушно был взят в компанью.

Вот собрались они, как обычно,
И, повыв над рекой отлично,
Как всегда, за игру засели.

И играли, играли, играли,
Как играть приходилось едва ли
Им, - до одури, до одышки.

Только выиграл всё ребёнок:
И бездонный пивной бочонок,
И поля, и угодья, и замок.

Закричал, раздувшись, как груда:
"Уходите вы все отсюда,
Я ни с кем не стану делиться!

Только добрую старую маму
Посажу я в ту самую яму,
Где была берлога дракона".

Вечером по берегу Елизабета
Ехала чёрная карета,
А в карете сидел старый дьявол.

Позади тащились другие,
Озабоченные, больные,
Глухо кашляя, подвывая.

Кто храбрился, кто ныл, кто сердился...
А тогда уж Адам родился,
Бог, спаси Адама и Еву!

Из логова змиева

Из логова змиева

Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал - забавницу,
Гадал - своенравницу,
Весёлую птицу-певунью.

Покликаешь - морщится,
Обнимешь - топорщится,
А выйдет луна - затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, - и хочет топиться.

Твержу ей: крещёному,
С тобой по-мудрёному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В днепровские омуты,
На грешную Лысую гору.

Молчит - только ёжится,
И всё ей неможется,
Мне жалко её, виноватую,
Как птицу подбитую,
Берёзу подрытую
Над очастью, Богом заклятою.

Утешение

Утешение

Кто лежит в могиле,
Слышит дивный звон,
Самых белых лилий
Чует запах он.

Кто лежит в моглие,
Видит вечный свет,
Серафимских крылий
Переливный снег.

Да, ты умираешь,
Руки холодны,
И сама не знаешь
Неземной весны.

Но идёшь ты к раю
По моей мольбе.
Это так, я знаю,
Я клянусь тебе.

Рыцарь счастья

Рыцарь счастья

Как в этом мире дышится легко!
Скажите мне, кто жизнью недоволен,
Скажите, кто вздыхает глубоко, -
Я каждого счастливым сделать волен.

Пусть он придёт, я расскажу ему
Про девушку с зелёными глазами,
Про голубую утреннюю тьму,
Пронзённую лучами и стихами.

Пусть он придёт! я должен рассказать,
Я должен рассказать опять и снова,
Как сладко жить, как сладко побеждать
Моря и девушек, врагов и слово.

А если всё-таки он не поймёт,
Мою прекрасную не примет веру
И будет жаловаться в свой черёд
На мировую скорбь, на боль, - к барьеру!

Ева или Лилит

Ева или Лилит

Ты не знаешь сказанья о деве Лилит,
С кем был счастлив в раю первозданном Адам,
Но ты всё ж из немногих, чьё сердце болит
По душе окрылённой и вольным садам.

Ты об Еве слыхала, конечно, не раз,
О праматери Еве, хранящей очаг,
Но с какой-то тревогой... И этот рассказ
Для тебя был смешное безумье и мрак.

У Лилит - недоступных созвездий венец,
В её странах алмазные солнца цветут:
А у Евы - и дети, и стадо овец,
В огороде картофель, и в доме уют.

Ты ещё не узнала себя самоё.
Ева - ты иль Лилит? О, когда он придёт,
Тот, кто робкое, жадное сердце твоё
Без дорог унесёт в зачарованный грот.

Он умеет блуждать под уступами гор
И умеет спускаться на дно пропастей,
Не цветок - его сердце, оно - метеор,
И в душе его звёздно от дум и страстей.

Если надо, он царство тебе покорит,
Если надо, пойдёт с воровскою сумой,
Но всегда и повсюду - от Евы Лилит, -
Он тебя сохранит от тебя же самой.

Заблудившийся трамвай

Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.

Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.

Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён...
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.

Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трём мостам.

И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, - конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.

Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?

Вывеска... кровью налитые буквы
Гласят - зеленная, - знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мёртвые головы продают.

В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.

А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!

Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!

Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шёл представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.

Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.

И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.

Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.

И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.

@темы: 112

---

Джек Керуак

Проснулся я, когда багровое солнце уже клонилось к закату. И в это совершенно особое, самое удивительное мгновение моей жизни я вдруг забыл, кто я такой. Я находился далеко от дома, в дешёвом гостиничном номере, каких никогда не видывал, был возбуждён и утомлён путешествием, слышал шипение пара снаружи, скрип старого дерева гостиницы, шаги наверху и прочие печальные звуки, я смотрел на высокий потрескавшийся потолок и в течение нескольких необыкновенных секунд никак не мог вспомнить, кто я такой. Я не был напуган. Просто я был кем-то другим, неким незнакомцем, и вся моя жизнь была жизнью неприкаянной, жизнью призрака. Я проехал пол-Америки, добрался до пограничной линии, отделявшей Восток моей юности от Запада моего будущего, и потому-то, быть может, и произошло такое именно там и именно тогда, в тот странный багровый предвечерний час.

"В дороге"

@темы: 111

---

- Что же видела ты?
- Ничего.
- Ничего? А земные цветы на морском берегу? А небесные птицы? А горы в снегу?
- Ничего я не видела - только его.
- А не встретила ль ты быстроногих коней? Только сядь - и умчат далеко-далеко. А не видела ль ты разноцветных огней?
- Ничего я не видела - только его.

---

@темы: 860

---

Коль скоро мне досталась возможность высказать наболевшее, скажу вообще о переводах: не верьте! Если вы видите какую-нибудь нелепость в русском тексте, это ещё не значит, что она была и у автора. Сколько я встречал дичайших ошибок, причём порой даже в довольно хороших переводах! То в викторианской Англии джентльменов приглашают в публичный дом - а ошибка эта так стара, что её приводят примером все, кто пишет об Англии. Речь идёт о пабе, то есть пивной (по-английски буквально действительно "public house"). То описывается военный: сидит это офицер в ресторане, а "грудь его туники заляпана фруктовым салатом". И этот неряха преспокойно беседует с сенатором и его супругой. А всё потому, что "фруктовым салатом" военные прозвали орденские планки - такие, знаете, пёстренькие полосочки, которые носят вместо медалей, чтоб не слишком звенело. А "туника" - это "мундир" или "китель", и прошу вас, читая переводную литературу, помните об этом. Гражданские, особенно в будущем - Бог с ними, может, они и впрямь носят туники, тоги и столы. Но военные, полагаю, и в будущем не станут обряжаться в античные хламиды! С военными вообще у переводчиков много хлопот. То они требуют срочно подвезти на позиции амуницию - хотя зачем в разгар боя нужны ремни и портупеи, неясно: ведь по-английски "ammunition" - "боеприпасы", а русское слово "амуниция" обозначает всё то, что носят военные, кроме непосредственно формы и оружия, а также конскую сбрую, когда речь идёт о кавалерии. Или вот: "там лежали стволы, набитые порохом". Если бы переводчик смутился нелепостью фразы и посмотрел бы в словарь, то бочонки с порохом не превратились бы в стволы. А безоткатные пушки (recoilless guns) не стали бы загадочными безоткатными (и даже в какой-то повести "несжимаемыми") ружьями. Офицер, услышав приказ старшего по званию, не заорал бы "ай-яй-яй, сэр!", а ответил бы "Слушаюсь!" или "Есть!", потому что "Aye, aye, sir!" - это именно "Есть!" и есть. И средневековый негодяй не целился бы в положительного героя из непонятного жавелина, и не носил бы вельветовый костюм, - он, разряженный в бархатный камзол, наставил бы в грудь смельчака копьё. Всадник не стал бы натягивать вожжи (впрочем, тут уже не ошибка перевода, а незнание реалий: у всадника - поводья, а вожжи - у кучера. Как и в случае, когда получившему удар в пах герою кажется, что "его яйца раздулись до масонского кувшина". Не было у масонов никаких особенных кувшинов - речь идет о широкогорлых бутылках популярного калифорнийского вина "Paul Masson", сейчас оно продаётся и у нас.). При взгляде на симпатяшку-официантку космопроходец не чувствовал бы себя рогоносцем - он ощутил бы себя готовым к атаке на невинность красотки (horny). "Навстречу мне по дороге ехал перамбулятор с женщиной-водителем". Кто знает, как выглядит эта жуткая машина? Никто? Так я скажу: четыре колеса, люлька с ребенком, ручка. "Perambulator" - это детская коляска (обычнео сокращается в "pram", но в словаре есть! И женщина, ясно, не за рулем - просто катит колясочку... А как вы думаете, кто такой "гопстер"? Гопник-гангстер? Почти. Это - член республиканской партии... Бесперечь путаются слова "кремнёвый" и "крeмниевый": то покажут нам средневековый кремниевый пистолет - ещё бы германиевую шпагу и селеновую аркебузу, все утеряны пришельцами; - то, напротив, продемонстрируют кремнёвые транзисторы. Не иначе как вытесанные вручную лучшим мастером племени Серого Медведя, Уыхом. Подводит переводчиков и словообразование, вызывая к жизни жуткую птицу рыбо-ястреба. Это ведь был ястреб-рыболов, а переводчик как-то забыл, что примененный им тип словосложения обозначает гибридов или "нечто среднее между". Например: "звероящер", "козлотур", "овцебык" (если вам пришли в голову "короед" и "птицеяд" - это не то, второй корень в этих видовых названиях происходит от глагола "есть").
Ещё одна распространённейшая ошибка: вот диалог, речь идет о пропавшем ребенке. "Теперь нам его, думаю, уже не найти, - говорит один. - Живым..." - "Какой стыд!" - реагирует собеседник (между прочим, злодей). Вот именно - какой стыд для переводчика (и ведь сделавшего вполне удачный перевод, даже абсолютно правильно справившегося с неоднозначным заглавием книги - это был "Salem's Lot", "Салимов Удел", где "удел" - это и название городка ("владения, территория, поместье"), и "участь". А усеченное "Салим" (от "Иерусалим") напоминает о городке Салем, знаменитом самым крупным в истории Америки процессом над ведьмами). Так вот, перевод очень недурен, и тем досаднее ошибка: "What a shame!" означает вовсе не "позор" и не "стыд", а "какая жалость!". А "cheese!" или "Say 'cheese'!", часто встречающиеся в англоязычных книгах - это вовсе не "сыр", а "улыбочка!" или "спокойно - снимаю!", в зависимости от контекста. Сыр тут ни при чём - просто при произнесении этого слова губы растягиваются в улыбку, потому фотографы и просят произнести его. Общее место, как и случай с "публичным домом" или "стыдом". А вот поди ж ты, раз за разом переводчики наступают всё на те же грабли...
Или, скажем, керосиновая проблема. То персонажи маются при свете масляной лампы на манер какого-нибудь Аладдина, потому что переводчик поленился слазить в словарь и узнать, что "oil lamp" - это и керосиновая лампа, а не только масляная плошка. То, выйдя из залетевшего в прошлое самолета на лётное поле, герой замечает: странно, мол, что нет запаха газа (помните? "Если вы почувствовали запах газа, звоните 04). Только человек, в жизни не бывавший на аэродроме, может не знать, что на летном поле пахнет не газом, а керосином, потому что керосин как раз и есть топливо для современных самолетов. Аналогичная история - с "песком", которым что-нибудь начищают или шлифуют: в большинстве случаев это вовсе не песок, а "шкурка", наждачная бумага. Или вот еще: человек звонит в гостиницу и бронирует номер, а затем сообщает - "Я приезжаю завтра. Номер моего американского экспресса такой-то". Мол, встречайте! Вагон бы ещё указал. Это в каком же Урюпинске (не настоящем, а из анекдота) жить надо, чтобы не знать, что такое кредитная карточка "American Express"?! Герой просто сообщал, как будет платить за номер. А вот некий гангстер говорит о провинившемся чем-то перед ним бедняге: "Отправьте его в Детройт" - и никаких пояснений при этом не дается, словно речь идет о высылке революционера в глухую Сибирь. А между тем Детройт, столица автомобильной промышленности Америки, отнюдь не Шушенское и не Тьмутаракань. Это народная гангстерская забава - вроде более известных "цементных ботинок". Ненужный человек связывается и помещается в багажник автомобиля, который отправляется под пресс и на переплавку (не обязательно именно в Детройте) - и никаких следов!
А уж если зайдет речь о религии... я говорил чуть выше о незнании переводчиками (я имею в виду горе-толмачей, решивших, что детективы, фантастику и прочую "несерьёзную" литературу может переводить любой-всякий) Библии и прочей религиозной литературы. Вот и выплывает на страницы переводов Желязны некто с "лампами рта его". А это Левиафан был - "пламенники пасти его"... Кстати, в одном из переводов переводчик "пламенники" нашёл. А наборщик и корректор превратили их - прости, Господи! - в "племянников". Или возникает святой Джон-баптист. Конечно, фантастика - она на то и фантастика, там и св. Айзек (Азимов) бывает, и Св. Альберт (Эйнштейн). Но когда герой клянётся головой святого Джона-баптиста, то должен же если не переводчик, так редактор, а не редактор, так старенькая вахтёрша баба Клава - кто-нибудь! - вспомнить на худой конец картину с усекновением главы Иоанна Крестителя!!! А вот герой - робот - по имени Ноах. И его товарищ Уззия. А также Джонас, Джоб и Джереми. Если вам когда встретится этот перевод - знайте: роботов назвали именами ветхозаветных пророков, и в русском переводе Писания их имена звучат: Ной, Осия, Иона, Иов и Иеремия. Или такой пустячок: сидят это герои в монастырской келье: в разговоре - пауза, и стоит тишина, "только из розария доносилось щёлканье соловья". Я видел оригинал: соловьев там не было. Только сухо щёлкали в тишине чётки. Чётки по-английски - "rosary", а поскольку переводчик, как обычно, поленился посмотреть слово в словаре (выглядит-то знакомо!), он приплёл к случаю соловья, здраво рассудив, что розарий сам по себе обычно не щёлкает. И аналогичная история в другой книге - герои, собираясь на битву с нежитью, спрашивают священника, есть ли у него освященный розарий. Есть, ребятушки, есть, у него всё освящённое - и розарий, и малинник, и грядки со свёклой... А отгадайте-ка загадку: некто совершил убийство. "Что с ним сделали?" - осведомляется герой об убийце. И получает ответ: "С ним поступили по закону Мозаики". Три попытки! "Мозаика - это планета", - предположил один из моих знакомых. Нет, не так. "Убийцу разрезали на кусочки", - кровожадно сказал другой. Опять нет! "Это какое-нибудь особенное устройство общества, типа коллективного разума?" - подумав, осторожно спросил знаток фантастики. Увы! Mosaic law - это ни что иное как "моисеев закон". Следовательно, "око за око"... Эх, переводчики... (с)

@темы: 848