<...>
- Тогда постарайся представить себе, - сказал он, - представь, что всё сущее участвует в Великом танце - абсолютно всё: электроны, клетки, всё растущее и разрушающееся, всё, что кажется живым, и всё, что живым не кажется. Люди, звери, деревья и камни, всё, что изменяется, поскольку в мире нет ничего неизменного. В этих изменениях и проявляется для нас вечный танец. Закон природы - это гармония, ритм танца, именно благодаря ему одни вещи меняются быстрее, а другие медленнее. Мир представляется нам бесконечно многообразным, люди любят и ненавидят, возникают и гибнут города и народы, вращаются зримые и незримые шестерни, маленькие колёса и огромные галактики, бьются сердца, работает мозг, человек ходит на двух ногах, а горы имеют корни в земле - всё это происходит лишь потому, что оно есть в танце. А того, чего нет в танце, не существует вовсе. Представь это, постарайся охватить весь мир и найди его здесь, на столе.
Она не отвечала, и после долгой паузы он заговорил снова.
- Здесь содержится всё знание мира. Наша наука разгадывает его шаг за шагом. А танец всегда - само совершенство, и ничем иным быть не может. Ему неведомы радость или скорбь; это чистое движение, быстрое, как свет, и медленное, как разрушение каменного надгробья в джунглях. Если ты плачешь, то лишь потому, что это ритм танца сложился так; если смеёшься, значит, какое-то радостное па требует этого, и твоя воля здесь совершенно ни при чём. Если что-то болит, танец изменяет тебя, если ты здорова - танец несет тебя. Медицина тоже танец. Закон, религия, музыка, поэзия - всё это только способы, которыми мы объясняем самим себе малейшие перемещения. Мы даже можем успеть понять их смысл, но в следующий миг они уже исчезают в этом никогда не повторяющемся процессе. О Нэнси, постарайся увидеть это! А большего нам и не дано: только увидеть часть танца в ту малую долю времени, пока мы ещё живы!
Казалось, сам танец прекратил своё вечное движение в Нэнси, так неподвижна была её легкая фигурка, так впитывала она странные слова, не проронив ни вздоха, а перед её глазами продолжали свои бесконечные пируэты маленькие отображения великого мироздания.
- Но однажды, - продолжал Генри, - одни говорят, в Египте, задолго до того, как фараон услышал о Юсуфе бен Иакове, другие - в Европе, когда раввины в грезах шептали за стенами гетто непроизносимые слова, третьи вспоминают о тайном учении, которое Церковь объявила колдовством, - однажды танцор заговорил о танце, но не словами, а образами; однажды некое сознание постигло танец до семьдесят восьмой степени и обрело не только знание, но и путь к его достижению. Дальше ритм самого танца творил, преобразовывал естество этого человека в соответствии с гармонией, изначально существующей в каждом, создавая свою собственную летопись. Так явились на свет золотые фигурки. Мы и предположить не можем, кем был этот человек, не знаем, как сделал он все это, но с тех пор фигурки странствовали с таборами цыган по всему миру, пока не оказались здесь. Здесь они пока и остаются.
Нэнси слабо шевельнулась, и Генри тотчас же смолк. Ей обязательно надо было показать, что она понимает, о чем говорит Генри. Даже голос её изменился, когда она с усилием произнесла:
- Значит, смотреть на них - всё равно что наблюдать мировое движение? Это то, что происходит сейчас - непосредственно сейчас - и нигде не может быть ничего, что не происходило бы здесь?
Он указал на стол.
- Это - настоящее, - сказал он, - и только настоящее, но даже оно изменяется прежде, чем его можно узнать.
- Однако ты говорил, - ответила она, - что тот неизвестный мог узнавать. Как ему это удавалось? И почему фигурки именно такие, а не другие?
- Нужен ещё один провидец, чтобы объяснить это, - ответил Генри. - И этому провидцу придётся проникнуть за форму символов, увидеть их изнутри. Ты понимаешь, в чем тут дело, Нэнси? Иногда там, где не пройти одному, можно пройти вдвоём. Подумай об этом, и ещё о том, сколько можно увидеть и сделать изнутри танца, если так много можно увидеть снаружи. Пока мы знаем только, что образов двадцать один и ноль, четыре на четыре и четыре по десять. Несомненно, сами эти цифры очень важны для соответствующего знания, но и их тайна тоже кроется где-то внутри танца.
- Но ты ведь, наверное, изучил сами изображения? - спросила она.
- Видимо, изображения нужны, во-первых, как некие первоэлементы, порождающие бесконечное число комбинаций, а во-вторых, для того, чтобы можно было хоть как-то представить себе танец. Должно же быть что-то, что можно видеть, по чему можно читать мировое движение… Думаю, для этого они и предназначались, но даже такое понимание со временем было утрачено - возможно, потому, что карты оказались разлученными со своими золотыми образами, словно ребенок, который без матери оказался в чужой стране и так и не узнал родного языка, своего естественного наследия.
<...>

"Старшие Арканы"